Здравствуйте, заботливый мой Иннокентий Всеволодович!
С неким неведомым мне ранее чувством рассматривала я распечатку котировок акций российских эмитентов по состоянию на 22 сентября (день отправления Вашего письма) сегодня 28 сентября, то есть в день его получения. С одной стороны, мне дорого Ваше внимание, меня тронуло до самых моих экзистенциональных глубин значение, которое вы придали скромному интересу некоей взбалмошной особы к состоянию отечественного фондового рынка, но с другой! С другой-то стороны, поймите меня правильно! Взбалмошная особа эта чуть не сломала голову над тем, как же ей использовать полученную от Вас информацию так, чтобы Вы потом не обвинили её в неблагодарности и не почувствовали, что потратили время напрасно, извлекая из темных биржевых недр указанную выше распечатку?
Обескуражено курсировала я по своей маленькой квартирке: из кухни в комнату, из комнаты на кухню, далее на балкон и обратно, не в силах остановить маховик отчаяния, грозивший камня на камне не оставить от присущего мне обычно внутреннего спокойствия и приверженности гуманистическим идеалам, когда вдруг меня осенило! Сепато хемо нуно!
Я помещу этот сложенный вчетверо листок в рамку – знаете, такие продаются для фотографий (паспарту?), – рамку прибью над своей кроватью и пусть эти черненькие цифры и аббревиатуры, сухо сведенные в столбцы и строчки бесконечной финансовой ведомости, напоминают мне о суете сует и всяческой суете, о рже стяжательства и других подобных вещах, проистекающих из желания заниматься тем, чем лучше не надо. МНЕ не надо, а другим – может быть оно и на благо – кто же знает? В любом случае, спасибо Вам, Иннокентий Всеволодович, что нашли способ наставить меня на путь истинный, возможно даже не подозревая об этом.
Должна Вам признаться, что довольно долго после возвращения с юга не могла я избавиться от воспоминаний об одном нашем разговоре. Помните, мы прогуливались вечером по набережной и я вдруг (что на меня тогда нашло? Не понимаю!) спросила:
– Женаты ли Вы?
А Вы ответили фразой, достойной быть высеченной в граните:
– ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА НАСТОЛЬКО, НАСКОЛЬКО МЫ НЕ УСПЕВАЕМ ЕЁ ИСПОРТИТЬ.
И, хотя я тогда не поняла, что означает этот ответ – да или нет, это уже было неважно, сама фраза поразила меня. Я поняла, что ключевое слово в ней – «не успеваем». И как только факт этот стал частью моей внутренней картины мира, я всё. Стала. Делать. Медленно.
Умываюсь ли.
Чищу ли зубы.
Завтракаю.
Я и раньше не отличалась скоропалительностью или той же расторопностью, но всегда считала это своим недостатком, требующим исправления, даже поддразнивала себя иногда на зоологический лад (ну что ты телишься! а когда и более конкретно – черепаха, ты, тортилла в чепчике!). Теперь другое дело! Теперь я не спешу СОЗНАТЕЛЬНО, с достоинством, празднично замедляю темп. А если кто-то начинает меня торопить, я говорю им почти Вашими словами, только чуть эмоциональнее:
– Но посмотрите! Жизнь так прекрасна!.. Сломя голову, впопыхах ты не можешь этого почувствовать – спешка убивает радость. На вкушение её – просто не остается времени!
Обычно, после такой рулады все претензии ко мне отпадают, меня уже никто больше не подгоняет, а только шушукаются между собой и выразительно смотрят в мою сторону.
Вы должны признать, Иннокентий Всеволодович, что Вам попалась способная ученица, где-то даже адепт и, не побоюсь этого слова, апологет!
Ваша благодарная Даша.
